Михаил Медведев

Обращаясь к геральдическим традициям, мы сталкиваемся прежде всего не со сводом правил и не с парадной напыщенностью — а с живым, непосредственным отношением к гербу.

Герб — это способ заявить о себе; и это зеркало, в котором его обладателю приятно узнать себя и близких. Геральдика способна быть публичной и интимной. Как в XII веке (тогда на свет появились первые гербы), так и сегодня геральдические знаки призваны обозначать своих хозяев во всем многообразии ролей и качеств — а это значит, что гербам может найтись место где угодно. Разные ситуации, разные материалы. Разумеется, разные стилизации. Геральдика не допускает сведения герба к одной картинке, к графическому эталону. Ровно напротив: употреблять герб, всегда копируя одно и то же изображение — это как завести собаку и не выгуливать… дурное обращение, так сказать.

И просвещенная знать хорошо понимала это.

То, что в резиденциях представителей правящего дома использовался арсенал императорской геральдики, хорошо известно. Дело не ограничивалось орлом, в ход шли гербы отдельных земель, династический грифон и усадебные гербы — там, где они были. Для супружеских пар создавались и шли в ход составные, брачные гербы — геральдические амулеты семейной гармонии. Гербовые щиты мужа и жены сливались при этом воедино или по крайней мере оказывались бок о бок. В финляндском имении принца Александра Ольденбургского и его супруги Евгении, урожденной герцогини Лейхтенбергской, такой брачный герб (с мантией, объединяющей оба щита) до сих пор украшает весь фаянс в доме — от сервиза до биде.

Супружеский герб принцев Ольденбургских на фаянсовых предметах из усадьбы (конец XIX в.). На первом месте — гербовый щит принца, на втором — щит с родовым гербом герцогини (имеющий особую, дамскую ромбоидальную форму). То, что гербы супругов изображены в двух щитах, а не вмещены в один, позволяет продемонстрировать принадлежащие каждому из них орденские знаки: андреевскую цепь у мужа, екатерининские крест и ленту — у жены. Корона над щитом принца соответствует его титулу, щит принцессы увенчан императорской короной по праву принадлежности к правящему дому. Мантия мужа «обнимает» оба щита. Композицию замыкает императорская корона, на этот раз увековечивающая право русской ветви Ольденбургов именоваться Императорскими Высочествами

Но «простые» дворяне не уступали династии. Приведу несколько столичных примеров. Юсуповский дворец на Мойке, с его главным фасадом и интерьерами, до сих пор являет собой необычайно богатую коллекцию геральдического декора, причем родовой герб предстает во множестве версий. Примером подобного геральдического изобилия мог до пожара 1993 года служить и Шереметевский дворец на Шпалерной улице (реставрация не смогла возместить утрат). Чтобы представить подлинное гербовое великолепие подобных особняков, надо мысленно наполнить их прислугой в ливреях, затканных гербами хозяев.

Парадная ливрея прислуги графов Стенбок-Ферморов (после 1863 г.). На пуговицах — полный герб рода с десятью полями в гербовом щите, пятью шлемами и «с прочие прикрасы». На галуне повторяется тот же герб в сокращенной версии; в щите оставлены только два изначальных родовых герба Стенбоков и Ферморов, а шлемы исключены вовсе. Общая расцветка ливреи является своеобразной цветовой эмблемой рода

Реформатская кирха у петербургского Фонарного моста (в бытность свою кирхой; сегодня ее трудно узнать в угловатом облике Дворца работников связи) была полна великолепных резных фамильных гербов, вывешенных «на помин души» их владельцев: в столице сохранялся старый западный обычай. Нечто подобное развилось бы и в русской среде; но еще елизаветинское законодательство, отдавая дань моде на сухой рационализм, отнесло гербовые погребальные украшения к числу избыточных роскошеств. Запрет, по счастью, не относился собственно к надгробиям.

Не ограничиваясь дворцами или склепами, знать действовала по мере возможности: заказывала гербовые сервизы и столовые приборы, геральдические перстни-печатки и запонки, украшала гербами дверцы повозок, пресс-папье или крышки часов, почтовую бумагу и, наконец, экслибрисы и суперэкслибрисы. На портрете было как нельзя более уместно сопроводить изображение благородной особы его «именем в красках» — гербом. В усадьбах можно было встретить гербовые флаги и вымпелы. Герб на ложке или кольце для салфеток, геральдическая вышивка на подушке могли украсить самое небогатое жилье.

Вверху: Г.И. Скородумов. Княгиня Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова (под портретом — брачный герб). Гравюра. 1777 г.

Внизу: Ф. Шевалье. Портрет Е.М. Хитрово. Литография с акварели В. Гау. 1830-е гг. На известном портрете дочери фельдмаршала Кутузова Елизаветы Михайловны — также пример составного герба. Здесь на спинке кресла вырезаны герб отца, под которым она родилась, и мужний герб, которым пользовалась в браке.

Впрочем, не все наши дворяне имели вкус к подобным украшениям. Сказывалось и то, что корни русской геральдики были на пятьсот лет короче, чем на Западе, и то, как со временем опрощались нравы. В знаменитых «Рассказах бабушки» Д. Благово запечатлены сетования на то, что и печати, и экипажи все чаще лишены подобающего убранства:
«Да, обмелела Москва и измельчала жителями, хоть и много их. […] А экипажи какие? Что у купца, то и у князя, и у дворянина: ни герба, ни коронки. Кто-то на днях сказывал, видишь, что гербы стыдно выставлять напоказ: а то куда же их прикажете девать, в сундуках, что ли, держать или на чердаке с хламом? На то и герб, чтоб смотреть на него, а не чтобы прятать — не краденый, от дедушек достался. Я имею два герба: свой да мужнин; и ступай, тащись в карете, выкрашенной одним цветом, как какая-нибудь Простопятова, да статочное ли это дело? Или печатай я письмо печатью с незабудкой или, хуже того, облаткой, а не гербовою печатью? Как бы не так!»

Главной причиной геральдической скромности обихода было отнюдь не веяние духа равенства. Просто родовые гербы — по определению частные, полные партикулярного пафоса — с трудом находили себе достойное место в бюрократической государственной системе, выстроенной Николаем Павловичем. Между тем на использование герба изредка покушались и недворяне — это не было запрещено российскими законами. Тем более сложной и интересной была общая картина российской геральдической жизни, и тем интереснее ее антикварное эхо, дошедшее до наших дней. Иногда самые скромные на вид предметы несут информацию, уникальную с точки зрения гербоведческой науки.

Неизвестный художник. Св. Димитрий Ростовский (середина XVIII в.(?), Сампсониевский собор в Санкт-Петербурге); фрагмент. Известны несколько образов митрополита Ростовского и Ярославского Димитрия (Туптало), писаных, вероятно, с прижизненного портрета — с личным гербом в углу. Этот великий святитель, происходивший из украинской казацкой семьи, был неравнодушен к геральдике и даже внёс некоторые дополнения в родительский герб. Вполне закономерно, что итог этого труда отправился вместе с Димитрием в вечность, отраженную иконой

До учреждения Павлом I «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи» лишь немногие дворяне располагали грамотой на герб; большинство родов обзаводилось гербами самостоятельно. Такие гербы — сочиненные и принятые без монаршей помощи, самобытные — изобиловали оригинальными деталями и мотивами, иногда пропадавшими при последующем утверждении. Знакомство с самобытной геральдикой для историка геральдики — необходимое преддверие работы; а для любителя такое знакомство способно по крайней мере изменить расхожее представление о «типично русском» облике гербов. Но важнее всего сами по себе сведения о реально употреблявшихся гербах и их вариантах.

Ранние версии герба князей Юсуповых замечательны львами-щитодержателями по сторонам от мантии (а не под ее покровом, как обычно) и со стрелами в зубах: звери словно стреляют пастью; однако эти особенности — не новость, они опубликованы С.Н. Тройницким около века назад. А вот лазоревый цвет верхней части щита, запечатленный на тарелке конца XVIII века, по другим источникам неизвестен; обычно эта деталь юсуповского герба расцвечена зеленью.

Герб князей Юсуповых на тарелке (Россия, частная мануфактура, конец XVIII в.).

Другим примером своеобразия, как бы захваченного врасплох, может служить нарышкинский герб. То, что нижняя половина щита иногда бывала заполнена не переплетением двух полос, а тривиальной геральдической решеткой из прямых линий — это известно по ряду изображений разного времени. Но приводимый сервизный рисунок интересен еще и уникальным фасоном дворянской короны — вместо стилизованных листьев на зубцах расположены собранные по трое жемчужины.

Герб Нарышкиных на тарелке (завод бр. Корниловых, СПб., первая половина XIX в.)

Если монарх жаловал кому-либо титул, при этом обычно следовало утверждение новой, дополненной версии родового герба. Но иногда между возведением в графское или княжеское достоинство и пожалованием нового герба проходил немалый срок; Кутузов, Милорадович и многие другие так и не дождались жалованных гербов, которые отразили бы дарованные им титулы — однако они пользовались самобытными версиями, способными немало сказать об их самооценке. Владимир Адлерберг, удостоившийся в 1847 году графского титула, а годами позже — весьма помпезного графского герба, в промежутке пользовался куда более скромными самобытными дополнениями к старинному шведскому гербу своего рода. На шлеме вместо дворянской короны красовалась графская, однако нужно было присматриваться, чтобы заметить это. Граф Александр Рибопьер, напротив, на основе герба предков сочинил для себя пышную композицию — и вовсе не удосужился подать ее на Высочайшее утверждение. Трудно сказать, кто из них в конечном счете поступил более амбициозно.

Самобытная версия графского герба Адлербергов на чашке (Майссен, между 1847 и 1863 гг.)

Жалованный герб, в отличие от самобытного, имел неизменную формулу, определявшую состав его элементов и их расцветку. Но воплощение этой формулы по-прежнему допускало все изобилие стилей. Впрочем, при заказе гербовой гравировки или росписи художнику чаще всего представляли рисунок из «Общего гербовника». Иногда в нем видели непререкаемый образец, а иногда просто не располагали другой приличной стилизацией.

Герб Челищевых на фасаде собственного дома (Санкт-Петербург, ул. Чайковского (бывш. Сергиевская), 17). Фотография М. Васильевой

По идее опытный ремесленник должен был знать, как допускается варьировать детали, чтобы внести в рисунок стилистическую свежесть. Но опыт воспитывается чередой поколений; и для России с ее сравнительно молодой геральдикой такие искушенные мастера были редкостью.

Единственное, к чему наши художники были, как правило, готовы — это подобающее сокращение герба под узкий край тарелки или под крохотную чашку: в таких случаях уместно убрать со шлема пышный намет, а то и вовсе отказаться от шлема, спустив дворянскую корону прямо на щит… Чтобы пристроить герб к низкой полосе фриза на фасаде, можно было, оставив шлем, избавиться от возвышающейся над ним фигуры.

Княжеский герб часто сокращался до щита под шапкой, но встречались и шапки без щитов, и щиты без шапок или даже вовсе лишенные титульных атрибутов — в этом случае предполагалось, что родовые символы достаточно знамениты и являют княжеское великолепие сами по себе.

Герб князей Горчаковых на тарелке. От полного герба оставлен один лишь щит (Россия, ХIХ в.)

Однако ожидать графически смелых решений от соотечественных ремесленников обычно не приходилось.

К тому же от иллюстраций из гравированного издания «Общего гербовника» можно было ожидать сюрпризов. Например, неверной шафировки (то есть штрихов, обозначающих расцветку). Главный цвет в гербе графов Гудовичей — зеленый, но в «Общем гербовнике» зеленые части по ошибке оказались покрыты штриховкой, соответствующей пурпуру. При изготовлении фамильного сервиза была сделана наивная попытка примирить оба варианта: часть зеленых элементов герба перекрасили в сиреневый цвет, считающийся в геральдике разновидностью пурпура.

Герб графов Гудовичей (согласно пожалованию 1809 г., относившемуся к потомкам братьев первого графа Гудовича) на кофейной чашке (Императорский фарфоровый завод, СПб., первая четверть ХIХ в.)

Обращаясь в западные — или хотя бы остзейские — мастерские, владельцы российских гербов могли рассчитывать на опыт и изобретательность в работе с гербами. От немцев можно было ожидать пышных картушей или готической романтики, от британцев — солидного, основательного стиля. Французы могли порадовать легкостью композиции (что особенно чарует в случае с брачными гербами).

Супружеский герб графской четы Шереметевых на тарелке (Франция, рубеж ХIХ – XX вв.; справа при виде от зрителя — родовой герб супруги, урожденной дворянки Мельниковой)

Однако в этой же манере умели работать и англичане; и напротив, французам можно было заказать характерный рисунок в английской манере — с нашлемной фигурой без шлема и с «подвязкой» вокруг щита.

За границей, однако, подстерегала опасность, противоположная домашней банальности: художники, незнакомые с русскими реалиями, то путались в кириллических литерах девиза, то оплошно заменяли русские короны похожими венцами из местного геральдического арсенала.

Примером может служить тарелка парижской выделки с гербом Пашковых: на этот раз дворянская корона (во французской геральдике не существующая вовсе) оказалась подменена другой — близкой по форме, но соответствующей титулу маркиза.

Слева: герб Родзянко (воспроизведенный в духе английского геральдического искусства) на чайной посуде (Haviland & Co., Франция, конец ХIХ в.).
Справа: вверху — герб Пашковых на тарелке (Boyel, Париж, конец ХIХ в.); внизу — герб дворянской ветви рода Татищевых на тарелке (Maison Housset, Франция, конец ХIХ в.)

Впрочем, герб Пашковых сам по себе является плодом подобной подмены. Согласно официальному родословию, Пашковы — ветвь шляхетского семейства Пашкевичей. На то же происхождение претендовали (без основания) и Паскевичи, включая фельдмаршала, князя Варшавского. Но Паскевичи присвоили старый, польского происхождения, герб Пашкевичей с загадочной рунической фигурой, условно определявшийся то как «хоругвь с копейным наконечником», то как «постамент для полкового значка» — тогда как Пашковы заменили этот знак самой настоящей церковной хоругвью, висящей на копье.

Еще один пример французской работы — герб Татищевых. Здесь никакого сокращения герба не предполагалось: у рода были резоны уделять княжеским атрибутам особое внимание и отнюдь не выносить их за скобки. Дело в том, что Татищевы были Рюриковичами, происходили от князей Фоминских, однако сами уже не звались князьями; и потому род пользовался мантией и шапкой не в знак титульного достоинства, а по особой привилегии, общей для потомков Рюрика. Более того, Татищевы гордились фамильным девизом («Не по грамоте» — то есть по праву рождения, а не по пожалованию) и обычно не упускали случая употребить его, хотя в версии «Общего гербовника» никакого девиза нет. И девиз, и знаки княжеского сана мы видим на тарелке. Можно лишь гадать, почему при этом верхняя половина щита – лазоревая, а не червленая, как во всех общеизвестных версиях. Скорее всего, дорогой заказ был испорчен ошибкой в рисунке, присланном из России. Могла подвести та же шафировка.

Надо сказать, что, добавляя к утвержденному гербу неутвержденный девиз, Татищевы не нарушали никаких правил. Закон запрещал что-либо менять в гербе, внесенном в «Общий гербовник»; но при отсутствии в таком гербе девиза или шлема их прибавление к гербу было не изменением, а лишь допустимым заполнением лакуны. Этой «лазейкой» нередко пользовались. Герб Всеволожских на зеленом бокале замечателен не только смелой стилизацией, но и появлением шлема и девиза («Чести не уступлю никому»). Мантия заменяет шлемовое покрывало. Подобно Татищевым, Всеволожские происходили от Рюрика и компенсировали отсутствие титула особым вниманием к княжеским принадлежностям своего герба.


Герб Всеволожских на бокале (Россия, рубеж ХIХ – ХХ вв.)

Старая российская традиция признавала право на княжеские атрибуты не только за Рюриковичами, но и вообще за потомками владетельных особ. Это расширительное толкование со временем было принято и геральдическим ведомством, и верховной властью. Некоторые семейства, первоначально довольствовавшиеся помещением княжеской шапки в пределах щита, со временем стали повторять ее за пределами щита, где в принципе и положено располагаться статусным гербовым атрибутам. Таков, к примеру, публикуемый резной герб Ушаковых, потомков князя Редеди Касожского и однородцев адмирала — святого Феодора Ушакова.

Герб Ушаковых (в версии, утвержденной в 1807 г. по прошению св. Феодора Ушакова) на резной спинке стула (Россия, ХIХ в.)

Но отнюдь не всегда гербам уделялось столько внимания хозяев и столько рвения художников. Есть и восхитительные образцы брака и уродства, выходившие и из российских, и из западных мастерских. Можно предполагать, что герб графов Толстых (первой ветви), деколированный английскими руками на фаянсовой супнице, был воспроизведен по весьма посредственному наброску. Но это никак не оправдывает анекдотической беспомощности итогового изображения: орлы и борзые псы похожи скорее на хорьков или муравьедов, тогда как жезл церемониймейстера превращен в палку шута с маской на конце.

Герб графов Толстых (старшей ветви) на крышке супницы (Англия, рубеж ХIХ – ХХ вв.)

Возвращаясь к обычной геральдической робости русских мастерских, заметим, что не стоит упрекать в ней самих ремесленников: на кого бы они ориентировались? Геральдика не входила ни в курс образования именитых российских художников, ни, как правило, в их круг профессиональных интересов. Даже такой мастер, как Иван Билибин, с его неизменным интересом к гербам, чувствовал себя на этой почве неуверенно.

В конце концов российская школа «высокой» геральдической графики сложилась — в лице остзейца барона Фелькерзама, украинца Нарбута, обруселого шотландца Чемберса… и тут как раз грянули революции. Удивительно, но даже в подсоветскую эпоху — в судорожные двадцатые годы, когда меченое гербами добро стало жертвой варварства и грабежа — геральдическая графика России испытала нечто вроде скромного бабьего лета. Ее прибежищем стал экслибрис. Наиболее ярким мастером этого направления был Александр Литвиненко; в его работах появлялись и старые гербы, и новые, только что сочиненные.

Книжные знаки работы Александра Литвиненко: вверху - для А. Войтова (1922 г.), внизу для — Б. Коломарова (1923 г.). В обеих работах герб дополнен аллегорическим обрамлением, иллюстрирующим интересы и настроения владельцев. На экслибрисе Войтова запечатлены столп юстиции, монаршие грамоты и прочие атрибуты героически гибнущего прошлого, снабженные припиской Respice finem — «Думай о цели», но также и «Думай о конце». Новый, только что сочиненный герб Войтова, таким образом, предстает частью уходящей цивилизации. Герб Коломарова, напротив, окружен символами непреходящего (звёзды, народный орнамент).

В наши дни попытки вернуть утраченное великолепие чаще всего оборачиваются фарсом. Интерес к геральдике самым неудачным образом сочетается с незнанием того, что есть герб и для чего он потребен. Печальным примером растерянной эпохи служит экслибрис известного художника Александра Васильева. Родившийся в Союзе и в 1980-е годы уехавший во Францию, Васильев успешно позиционировал себя как историк моды, чуткий знаток стилей и традиций. И действительно, его книжный знак — образец прекрасной стилизации. Одна беда: герб на экслибрисе, принадлежавший прапрадеду владельца по женской линии — Василию Чичагову, к самому Васильеву не имеет никакого касательства. Одна эта деталь превращает изящный рисунок в пример откровенного кича. Как видно, мало увлекаться игрой исторических мод и форм; надо представлять себе, каково было их значение, цель, смысл.

Между тем общедоступные «правила игры» в своей основе не так уж затруднительны. Соблюдать правила сочетания фигур и цветов, не покушаться ни на чужие гербы, ни на атрибуты чужого ранга, не пытаться подражать пышной структуре аристократического герба…

Потомок дворянского рода по мужской линии вправе воспользоваться подобающими дополнениями к гербу — особым шлемом, короной или «бурлетом» (рыцарской повязкой на шлеме); но в принципе голубая кровь еще менее необходима для обладания гербом, нежели сто лет назад. Существует даже особый фасон шлема, — специально для общего пользования, отличающийся от дворянских атрибутов в старых пожалованиях. При этом геральдика в некотором роде остается уделом избранных; ведь серьезно отнестись к традиции готов не каждый. Из множества способов, при помощи которых вид homo sapiens метит свои логово и территорию, использование герба остается и самым универсальным способом, и самым утонченным.

Пожалуй, главное «правило игры» — это отказ от игры в герб. Внутри самого по себе герба есть место для игры, забавы, иронии — для чего угодно. Но между гербом и хозяином нет игры. Герб — не аналог маске или псевдониму. Он — лицо, имя. И маркированное им пространство — не сцена, а среда обитания. В этом — ключ к геральдическому изобилию прошлого, но также и к гербовым реалиям наших дней.

Итак, фамильная геральдика сохраняет свой сугубо практический характер, прорастает в быт и формирует его. Старые правила извлекаются на свет Божий и оказываются вполне актуальны. Старые гербы сосуществуют с гербами, которые когда-нибудь станут старыми… Возможно, наш век вовсе не покажется антиквару будущих времен безликим и убогим.

* * *

Опубликовано на сайте «Геральдика сегодня» 15.09.2007