Основная задача этого раздела — рассказ о развитии русского гербоведения. Но представляется неверным игнорировать цельность геральдики как социально-культурного явления и излагать историю геральдической науки в отрыве от истории прикладной геральдической мысли, выражавшей себя в практике, в работе геральдических учреждений и т.д.

Кроме того, одной из ключевых проблем отечественного гербоведения является анахроническое применение геральдических критериев к несомненно более ранним, догеральдическим памятникам.

Уместно связать эти сюжеты воедино, начать издалека и пояснить, что геральдическая практика по сравнению с западной и средней Европой запоздала в России на пять веков, т.е. установилась не в XII, а в XVII столетии. Однако влияние геральдики сказывалось уже в XV веке, когда складывающееся единое русско-московское государство потребовало новой символики. Помещение Иоанном III двуглавого орла на реверсе печати было несомненным подражанием гербовой печати императоров Священной Римской империи, а изображение «ездца» на аверсе, являющееся одновременно эмблемой государства и условным портретом монарха, отчетливо перекликалось с воплотившим эти же особенности гербом Литвы. Позже влияние усилилось, но касалось почти исключительно внешнего вида, декоративного оформления, отдельных композиционных и изобразительных мотивов. Структура герба, цветовая фиксация деталей оставались неизвестными и непонятными для русских.

Примером формального подражания гербам может послужить произошедшее при Иоанне IV Грозном совмещение орла и «ездца». «Ездец» был расположен на фигурном нагруднике, как бы надетом на туловище птицы. Безусловно, это было композиционной цитатой из герба Священной Римской империи, где орел мог дополняться сердцевым щитком с родовым гербом правящего императора. Но чисто геральдическая идея сердцевого щитка была неведома в Москве, и поначалу его пришлось заменять специально сочиненной деталью, способной «удержаться» на теле орла. Лишь позднее, в XVII в., «ездец» стал помещаться в самостоятельном картуше.

В ходе «знаковой полемики» с соседними державами Иоанн IV не раз цитировал их геральдическую практику, включая в собственный знаковый (сфрагистический) обиход целые композиции (воин на стене — герб города «Кеси», т.е. Вендена/Цесиса в Ливонии) или отдельные фигуры: медведя из герба герцогства финляндского, рысь тавастской провинции, нарвскую рыбу. Но это не отнюдь означало заимствования знаковой системы геральдики в целом.

С XVI в. известны и собственно российские территориальные эмблемы, иллюстрировавшие монарший титул. В XVII столетии их также стилизовали «под герб», помещая в картушах. Наиболее яркий памятник догеральдической российской символики является также ярчайшим примером игнорирования гербовых правил; это знаменитый «Титулярник», или «Большая государственная книга» 1672 г. «Титулярник» представлял собой собрание изобразительных доказательств величия российских государей и, в частности, содержал более тридцати территориальных эмблем (а также портреты великих князей и царей от Рюрика и т. п.). Одновременно в «Титулярник» вошли более или менее четко перерисованные гербы держав, с которыми Россия состояла «в общении». Можно было бы ожидать типологической нивелировки русского и западного материала. Но, напротив, бросается в глаза контраст; «печати» (эмблемы) русских земель в основном лишены четкой расцветки деталей, вместо геральдических полей изображены пейзажные фоны, почти полностью отсутствуют характерные для западных гербов геометрические формы («геральдические фигуры»), картуши с эмблемами лишены каких-либо внешних элементов.

Смысловое своеобразие догеральдической русской символики характеризуется присутствием в «Титулярнике» двуглавого орла без всадника на груди в качестве московской (общероссийской) эмблемы. Вероятно, это объяснимо особенно четко осознававшимся значением всадника как условного изображения монарха, его аллегорического «портрета». Но портрет правящего государя в «Титулярнике» уже присутствовал. Это был реалистический погрудный портрет; и все же его соседство с «ездцом» явилось бы неуместным дублированием.

Что касается родовой символики — на Московской Руси она была настолько неразвита, что до начала XVII в. геральдическому влиянию, даже сугубо формальному, было практически не на чем проявиться. Показательно, что герой Смутного времени князь Д.М. Пожарский пользовался печатями, изображения которых отчетливо имитировали геральдические формы; но при этом он выступал в роли правителя, а не частного лица.

Идея использования личной (или родовой) эмблемы сдерживалась как социальными факторами (несамостоятельность родового статуса в системе местничества), так и особенностями знаковой культуры (увлечение абстрактно-нравоучительной символикой, аллегориями в противовес персональной эмблематике). Тем не менее при первых Романовых ситуация постепенно меняется; сказываются контакты с Западом, присоединение Украины. Известные фразы Котошихина [2] о том, что «у всякого чину людей Московского государства гербов не бывает» и что «гербов… изложити не могут», характеризовали ситуацию при Алексее Михайловиче, но при нем же и стали устаревать. Наконец, с отменой местничества в 1682 г. пользоваться гербами (или эмблемами, гербам подражавшими) стали многие знатные семейства.
____________________
[2] Г.К. Котошихин — подьячий Посольского приказа; перебежчик в Швецию, составивший подробный рассказ о положении дел в России. 

 

Четко отграничить псевдогеральдическую практику от геральдической не всегда возможно: эмблема может выглядеть как герб; но для нас важно, воспринималась ли эта эмблема теми, кто пользовался ею для обозначения или опознания, в русле гербовой культуры, геральдических представлений. Впрочем, последние получают существенное распространение на протяжении 1680-х гг. С 1686 г. в Посольском приказе и Родословной палате шло делопроизводство о гербах выехавших с Запада «шляхецких» фамилий, т.е. родовые гербы получили признание государства.

Первые пожалования гербов последовали при Петре I. Еще в 1692 г. городу Ярославлю была дарована гербовая печать. Идея муниципального герба к тому времени еще чужда России; и за неимением собственно городской эмблемы на печати воспроизвели старую, догеральдического происхождения эмблему Ярославского княжения. В документации о печати не были точно определены геральдические характеристики (прежде всего расцветка фигур и поля), и можно полагать, что пожалование все еще было догеральдическим по сути, а термин «герб» был применен сугубо формально. Тем не менее акт 1692 г. стал первым случаем узаконения городского герба в России. Прочие гербовые пожалования, совершенные Петром I, относились к дворянским родам. Гербов удостоились А.Д. Меншиков (ОГ I, 15), Ф.М. Апраксин (в 1715 г.; ОГ III, 3), Я.В. Брюс (в 1721 г.; ОГ II, 11) и другие. Русские подданные получали также иностранные пожалования; так, А.А. Матвееву в 1714 г. была пожалована грамота на графский титул Священной Римской империи и на соответствующие дополнения к уже имеющемуся гербу. «цесарские» пожалования служили образцами для русских грамот на гербы. Поначалу таковые готовились при содействии Я.В. Брюса и, быть может, П.А. Толстого — высокопоставленных ценителей гербоведения из окружения Петра I. По свидетельству В.Н. Татищева, государь собирался поручить «рассмотря, исправить» русскую геральдику именно им, но государственные дела другого рода слишком связывали и Брюса, и Толстого.

В 1722 г. был назначен первый герольдмейстер, которому император вменил в обязанность, помимо прочего, работу с дворянскими гербами — «родословными и прежними и вновь данными». В том же году товарищем герольдмейстера, поставленным специально для «сочинения» гербов, стал (по протекции Брюса) пьемонтец, образование получивший во Франции, граф Ф.М. Санти. Графу были поручены не только дворянские гербы, но и государственный, провинциальные и городские: в одних случаях следовало придать строго геральдическую форму старой эмблеме, в других — изобрести новый герб. При этом Санти стремился отражать местную специфику, например, достопримечательности городов (в гербе Серпухова монастырский птичник был увековечен фигурой павлина и т.д.). В области гербоведческой теории Санти был верным последователем великого французского геральдиста М. де Вюльсона де Коломбьера. Формально-книжный, франкофильский стиль Санти существенно разнился с гербовой практикой соседей России: Австрии, Польши и др.; со стороны прибалтийских дворян даже последовали протесты. Но в собственно русской геральдике Санти не ломал, а дополнял спонтанно складывавшиеся схемы [3].
________________________
[3] К слову, отнюдь не вся деятельность Санти характеризовалась импортом французской теории. Среди его советчиков были шотландец Брюс, англичанин Олроу, швед Стремфельд, одним из его настольных справочников был, наряду с трактатом Колумбьера, фундаментальный труд немца Ф.Я. Шпенера. Сам Санти был оригинальным геральдистом и, к тому же, отменным рисовальщиком.

 

Большая часть гербов, разработанных Санти, осталась невостребованной до его отрешения от дел в 1727 г.; однако именно им был заложен твердый фундамент российского официального герботворчества. Отсюда и наименование отца русской геральдики, усвоенное графу Санти позднейшими гербоведами.

Лишившись Санти, Герольдмейстерская контора далеко не сразу восстановила свою ведущую герботворческую роль. В 1728 г. разработка городских и земельных гербов велась уже в военном ведомстве — для помещения таковых гербов на знаменах полков согласно их наименования и квартировки. Местные эмблемы для полковых знамен были уже сочинены в 1712 г., но имели откровенно негеральдический характер. Работу над созданием гербов возглавил (судя по всему — неформально) граф Б. фон Миних. В итоге был составлен сборник, в который вошло более 80 гербов провинций и городов. Были использованы и проекты Санти, и другие источники, о которых приходится лишь догадываться; большую работу Миних с ассистентами провели самостоятельно. В 1730 г. «гербовник Миниха» был удостоен высочайшего утверждения; последовал сенатский указ об употреблении утвержденных гербов не только в полках, но и губернаторами.

Как в делопроизводстве о разработке полковых гербов, так и в самом гербовнике понятия о гербе провинции и ее центрального города не были должным образом разделены. Это объяснялось тем, что гербы готовились для полков сообразно их двояко толкуемым названиям: «Владимирские», «Казанские» и т.п.; а также тем, что русские города в 1730 г. были не привилегированными сообществами «граждан», а элементами административной системы, в которой город-центр и подведомственная ему территория находились на одной смысловой оси. Смешение городского и территориального герба оставалось обычным для России и позднее (а фактически остается нередким и сегодня). В гербовнике Миниха задавали тон гербы, оформленные на территориальный манер (в таких гербах, как псковский, ярославский, рязанский, помещались княжеские шапки согласно титульному достоинству, которое исстари принадлежало этим территориям); но, строго говоря, речь шла об установлении общего герба для города и «его» провинции. Если из названия следовала принадлежность герба только территории («Сибирский», «Эстляндский») или только городу («Кронштадтский», «Рижский»), или только полку как таковому (отдельный герб был дарован Лейб-регименту), это не нарушало единого стиля оформления. Двум гербам западного происхождения были оставлены, в виде исключения, старинные дополнительные элементы (шлем с нашлемником у Ревеля, щитодержатели у Выборга).

1730 год стал исключительно важной вехой в становлении русской геральдики. Впервые геральдические версии старых земельных эмблем получили полноценное законодательное утверждение; впервые (не считая «экспериментального» пожалования Ярославлю в 1692 г.) устанавливались городские гербы, включая оба столичных; система корон достоинства, закрепленная в гербовнике, была логичной и оригинальной.

Независимо от Санти и Миниха геральдику исследовал и преподавал профессор Санкт-Петербургского академического университета Академии наук И.С. Бекенштейн. Его компилятивный труд об основах геральдики, написанный на немецком языке и опубликованный в Петербурге в 1731 г., стал первым гербоведческим изданием в России [4]. Однако и книга, и лекции оказали влияние лишь на “чужестранную” аудиторию. Бекенштейн также занимался герботворчеством, развивая идею отражения в гербе местных характерных черт и достопримечательностей, но из всех его проектов применение нашли лишь немногие (герб Академии наук; магистратский и собственно городской гербы Оренбурга, уже в 1776-1782 гг. вытесненные новым гербом города).
____________________
[4] Beckenstein J.S. Kurtze Einleitung zur Wappenkunst und zur Art des Blasonierens. SPb., 1731.

 

С 1741 по 1758 г. в Герольдмейстерской конторе служил воспитанник академического университета В.Е. Адодуров [5], благодаря которому контора успешно возобновила создание гербов (преимущественно дворянских). Помимо вкуса к традиционной композиционной эстетике герба, Адодуров обладал глубоким пониманием гербовой структуры и социально-правового значения второстепенных атрибутов (в частности, корон). Это удалось благодаря знанию языков, знакомству с опубликованными трудами по предмету (в конторе им была собрана гербоведческая библиотека). Определяющим было влияние более авторитетных геральдических авторов Запада Европы и, как следствие, частных геральдических норм Франции, Британии; но при разработке графских гербов продолжала сказываться ориентация на Священную Римскую империю.
____________________
[5] Впоследствии — адъюнкт Академии наук; первый русский, занявший это положение. 

 

Оживление герботворчества предопределялось намерением императрицы Елизаветы небывало наградить роту гренадер, ее на престол возведших. Рота получила почетное наименование «Лейб-кампании», гренадерам было даровано дворянство, и все они, числом более 300, должны были получить гербы, причем в каждом из них собственный герб лейб-кампанца соединялся, в знак монаршей милости и увековечения заслуг, с «генеральным» лейб-кампанским гербом. Объем работы был огромным; часть лейб-кампанцев так и не получила гербов.

Большинство русских дворянских гербов этого времени использовалось их обладателями без высочайшего утверждения; к последнему прибегали почти исключительно для придания геральдического оформления пожалования дворянства, титула либо иной подобной почести.

В отличие от «профранцузской» позиции Герольдмейстерской конторы, общие закономерности оформления неутвержденных гербов российского дворянства были внушены соседскими примерами — польскими, германскими и скандинавскими гербами. В них присутствовали дворянские короны, не принятые во Франции, но обычные в центральной Европе и в Речи Посполитой, шлем с решеткой как общий дворянский атрибут и т.п. Проникновение этих норм в жалованную дворянскую геральдику совершилось лишь при Екатерине II.

В правление этой императрицы последовал новый геральдический бум, но на сей раз более скромный и связанный с массовым утверждением городских гербов. С 1767 г. Герольдмейстерская контора разрабатывала гербы для самих городов, поначалу (до конца 1770-х гг.) еще продолжая отдельно создавать, по запросу Военной коллегии, местные гербы на полковые знамена; а в 1785 г. «Грамота на права и выгоды городам Российской империи» установила, что город непременно должен иметь высочайше утвержденный герб для употребления на печати и «во всех городовых делах». В итоге состоялось массовое пожалование местных гербов. Кроме того, Екатерина II продолжала пожалования гербов дворянам. К концу ее правления количество таковых гербов, пожалованных отдельными дипломами, приближалось к четыремстам. Но пожалования были, как правило, приурочены к возведению в новое достоинство, а «сердцевина» сословия (в том числе старинные княжеские и нетитулованные роды) пользовалась гербами без утверждения. При этом отношение к представительской функции и правовому статусу этих гербов было вполне серьезным. Так, представителями Муравьевых и Пущиных был составлен и подписан протокол об использовании обоими родами — в знак общего происхождения — одного и того же герба. Большинство рюриковичей пользовалось, в качестве основы для своих гербов, высочайше утвержденными гербами территорий, дабы указать на владения своих предков. Характерен пример дворян Татищевых, принявших собственным гербом герб Смоленского княжения с добавлением к нему польской версии смоленского герба, а также девиза «Не по грамоте»: Татищевы гордились тем, что благородный статус и герб как его атрибут были восприняты ими не по пожалованию (диплому, грамоте), а по деяниям предков. Гербовый быт русского дворянства в XVIII в. был сравнительно богатым, но неупорядоченным: обычными были произвольные и случайные искажения элементов, гербовые узурпации, гербоведчески варварские композиции.

Идея упорядочения дворянской геральдики проявляется к концу столетия в составлении разными авторами сборников гербов (по преимуществу неутвержденных) с представлением их августейшим особам. Так, депутат Уложенной комиссии от крапивнинского уездного дворянства А.Т. Князев преподнес Екатерине II в 1785 г. «Собрание фамильных гербов, означающих отличие благородных родов обширныя Российския Империи, частно снятое с печатей и приведенное в алфабетный порядок», с 527 рисунками гербов в цвете. Возглавлявший Герольдмейстерскую контору в 1783-1794 гг. Л.И. Талызин подошел к проблеме как профессионал: избирательно составленный им гербовник должен был раскрывать системность российской гербовой практики, а обширный пояснительный текст имел характер гербоведческого трактата — первого в отечественной геральдике. Труд Талызина впечатляет глубиной суждений. Так, комментируя своеобразие геральдики в России, он разграничивает разнообразие геральдико-правовых норм, присущих феодальной традиции Запада, и значение русского дворянского герба как атрибута унифицированного дворянского достоинства. То, что трактат Талызина остался практически неизвестным и неисследованным, явилось значительным уроном для российского гербоведения.

По выражению В.К. Лукомского, «с восшествием на престол Царственного Рыцаря в истории русской геральдики начинается новая эра». Павел I учредил «Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи», в котором, от тома к тому, предстояло собрать и утвердить все гербы дворян, приведя их при этом в согласие со всеми правилами геральдики. Павел планировал и другие реформы, в том числе несостоявшееся создание «Общего гербовника городов».

Каждая часть (том) «Общего гербовника дворянских родов» (далее — Общий Гербовник, ОГ) содержала около полутораста гербов, иногда несколько более. При Павле I были подготовлены и утверждены пять частей, части с шестой по девятую удостоились утверждения Александром I с 1801 по 1816 гг., десятая часть была утверждена в 1836 г. Николаем I. Эти части ОГ были в 1800-1840 гг. опубликованы. Последовал спонтанный перерыв; затем с 1863 г. и до конца правления Николая II были утверждены еще десять частей. Они уже не публиковались; подлинник всех двадцати частей хранится в РГИА в С.-Петербурге.

Для создания начальных томов ОГ была образована рабочая группа под началом генерал-прокурора князя А.Б. Куракина, непосредственно возглавленная обер-прокурором 3 департамента Сената О.П. Козодавлевым. В 1800 г. группа была слита с Герольдмейстерской конторой, новое учреждение получило права коллегии и официальное название «Герольдия», а Козодавлев стал ее директором (герольдмейстером). Наблюдение за собственно геральдическими деталями вносимых в ОГ гербов было поручено (с 1800 — вкупе с должностью ваппенрихтера, т.е. гербового судьи) молодому чиновнику Матвею Ваганову, который впоследствии прилежно выполнял эти обязанности вплоть до подготовки X части ОГ. Дальнейший перерыв в работе на существенную долю объяснялся отсутствием у Ваганова преемников.

Профессиональная осведомленность Козодавлева и Ваганова оставляла желать много лучшего. Вместо грамотного редактирования гербы формально подгонялись под общие шаблоны, порой искажались, тогда как многие нарушения геральдических правил были оставлены без исправлений. Описания гербов, как и родословные справки к гербам (столь важные, например, для идентификации конкретного обладателя по гербу), пестрят ошибками и лакунами. Из геральдических пособий, которыми располагали составители начальных томов, наверняка известно лишь одно — весьма второстепенный трактат «Начертание гербоведения» гессенца И.Х. Гаттерера, переведенный секретарем Герольдии Г. Мальгиным и изданный в русской версии в 1805 г. И все же гербы российского дворянства были действительно широко охвачены упорядочением и кодификацией.

Дела, решавшиеся Герольдией, выходили далеко за пределы геральдики и были весьма сложны. С работой в области городской геральдики Герольдия не справлялась вовсе, так что Александру I и Николаю I проекты представлялись через Министерство внутренних дел. Множество проблем было связано с делами о дворянстве западных губерний, для чего в 1839 г. Было учреждено особое подразделение — Временное присутствие Герольдии, просуществовавшее до 1848 г. В 1848 г. Герольдия была преобразована в сенатский департамент («Департамент герольдии правительствующего Сената»). Все эти изменения не принесли решающего улучшения в геральдической деятельности государства.

* * *

Событием стало сведение воедино городских и земельных гербов в особом приложении к Полному собранию законов, вышедшем в свет в 1843 г. Но это издание, подготовленное отнюдь не гербоведами, во многом несовершенно: некоторые гербы были воспроизведены гравером с искажениями (так, из герба Петрозаводска исчезла рудоискательная лоза), гербовник 1730 г. проигнорирован, и т.д.

Николай I считал российские геральдические практику и делопроизводство весьма несовершенными; он рассчитывал, что положение может быть исправлено при содействии геральдиста-профессионала, квалифицированного гербового судьи (этот пост остался вакантным по смерти Ваганова). Поиск гербоведа и разработка концепции для реформы велись с 1849 г. Среди лиц, бравшихся за разработку свода геральдических правил, могущего лечь в основу реформы, был и один из герольдмейстеров — И.Д. Булычев. Он написал любительского свойства трактат по геральдике, начатый как официальный свод правил, но завершенный и малым тиражом опубликованный (по-французски!) уже в качестве частного труда, после отставки герольдмейстера [6].
___________________
[6] Boulitchoff J. Essai sur l’art du blason… SPb., 1855.

 

Тогда же вышла в свет отдельным изданием и фундаментальная книга А.Б. Лакиера «Русская геральдика» [7], легшая в основу непрерывной традиции русского гербоведения. Эта книга, по выражению П.П. фон Винклера, — «первая и блистательная попытка истории русских гербов, о которых до того времени существовало совершенно неясное представление». Лакиер был юристом и историком, никак не связанным с геральдическим ведомством, и писал не пособие для служащих этого ведомства, а исследование, адресованное широкой аудитории; стремился не предлагать, а выявлять нормы на основании анализа памятников.
________________________
[7] Лакиер А.Б. Русская геральдика. СПб., 1855. Годом ранее работа Лакиера была напечатана в «Записках императорского археологического общества».

 

И исследовательский опыт, и патриотизм побуждали Лакиера обличать «ложную в основании и последствиях» мысль, «будто у нас не может быть отечественной геральдики, не может быть самостоятельной науки о наших гербах». Отсылка к западной традиции, сама по себе безусловно необходимая, тем не менее оставляет «необъяснимыми изменения, в эмблемах и атрибутах наших гербов происходившие».

В первой части книги Лакиер рассказывает о западных корнях геральдической традиции, об основных правилах гербоведения. Вторая часть, призванная риторически уравновесить первую, посвящена русским догеральдическим эмблемам; это своего рода трактат в трактате, повествующий о печатях допетровской Руси. Эта часть безусловно необходима для полноты книги (поскольку прослеживает историю государственной и земельной символики, впоследствии востребованной в качестве основы для соответствующих гербов) и имеет собственную сфрагистическую ценность; однако в ней явно преувеличено преемство русской геральдики к старинным печатям, а ключевой термин «герб» употребляется то в прямом смысле, то в условно-расширенном, когда речь идет об устойчиво употребляемых официальных эмблемах печатей. В результате собственная, внегеральдическая специфика старых русских эмблем предстает на страницах книги недостаточно раскрытой, а переход к подлинным гербам — слишком нечетко очерченным. Третья и четвертая части «Русской геральдики» (занимающие две трети книги) посвящены отечественным гербам как таковым: их особенностям, основным типам, а равно истории учреждений, их создававших. «Русская геральдика» была оценена многими читателями как прикладной труд, введение в герботворчество, однако по сути своей книга имела историко-фундаментальный характер.

И, наконец, в том же 1855 г. определилась кандидатура официального «практического гербоведца»: им стал хранитель нумизматического кабинета Эрмитажа Б.В. Кёне (впоследствии — барон фон Кёне). Последовали разработка государственных, династических, территориальных, родовых гербов, общих гербоведческих концепций, которыми следовало руководствоваться впредь, труды по совершенствованию блазонирования и т. д. В 1857 г. при Департаменте герольдии была — впервые за всю историю России — учреждена специализированная геральдическая структура под наименованием Гербового отделения. Его управляющим стал Кёне.

Под руководством Кёне была составлена XI часть ОГ; дворянские гербы, создававшиеся или же правленые им, образовали также основу XII и XIII частей. критерии и мотивы правки гербов и их проектов, представлявшихся дворянами на утверждение через Герольдию, стали довольно четкими. Это относится и к осуществлявшемуся в Гербовом отделении «авторскому» сочинению гербов по запросам гербовладельцев. Кёне также довелось продолжить работу с государственным и династическими гербами, подготовить реформу местной геральдики, а также добиться геральдической точности в выполнении изображений гербов, «вымуштровав» нового штатного художника Герольдии А. Фадеева.

Обладавший скорее широкими, нежели глубокими гербоведческими познаниями, и воспринимавший геральдические правила с преувеличенным формальным ригоризмом, Кёне пользовался репутацией последователя германской геральдики, «схоластичной» и «безвкусной»; в этом качестве его противопоставляли Лакиеру с его «противоположными взглядами на понимание задач» (по формулировке Лукомского). Это не вполне справедливо. Лакиер действительно стремился раскрыть уже сложившуюся системность в русской геральдике, тогда как Кёне в качестве официального чиновника ставил перед собой задачу введения новой системы. Лакиер цитировал уже утвержденные блазоны, Кёне рвался составлять новые. Но во многом их воззрения были близки; оба в поисках русской геральдической идентичности обращались к древностям, допетровскому наследию, преуменьшая дистанцию, отделяющую его от «настоящих» гербов (Кёне как практический геральдист порой демонстрировал при этом реформаторский радикализм и изъяны вкуса, Лакиер же просто не проявлял себя в этой сфере).

В 1886-1914 гг. Гербовое отделение возглавлял А.П. Барсуков, не разделявший гербоведческого ригоризма Кёне и критически относившийся ко многим нововведениям последнего. Однако, не располагая цельной альтернативной концепцией, Барсуков фактически действовал как последователь Кёне, допуская лишь некоторые послабления в правилах: так, в гербах вновь появились «естественные» цвета и немотивированно четверочастные щиты, которых Кёне старался избегать. При Барсукове были составлены пятитомный «Сборник высочайше утвержденных городских и местных гербов», двадцатитомный «Сборник высочайше утвержденных дипломных гербов российского дворянства» (около полутора тысяч гербов), рабочие сборники-указатели для использования сотрудниками Гербового отделения. Все эти работы остаются неопубликованными и ныне сохраняются в РГИА.

Следует учитывать, что в Российской империи автономией, в том числе и геральдической, пользовалось Великое княжество Финляндское, а до 1862 года и Царство Польское: там вели собственное делопроизводство, а общероссийские нормы применялись с оговорками.

Со временем гербы все более привлекали интерес приватных исследователей. Упомянем лишь нескольких наиболее интересных авторов и их труды.

В 1892-1894 гг. П.П. фон Винклером была предпринята попытка создать обобщающий геральдический трактат, проиллюстрировав его всеми дворянскими гербами, утвержденными в России; из семи томов этого любительского сочинения были опубликованы только три. Более известна его книга «Гербы городов, губерний, областей и посадов…», в которой собраны гербы, вошедшие к 1900 г. в Полное собрание законов, а также помещены очерки геральдической теории и истории местной геральдики в России.

В 1908 г. вышел в свет курс лекций по геральдике, читанных хранителем Оружейной палаты Ю. Арсеньевым в Московском археологическом институте. Впервые в России международно принятые правила и традиции геральдики были столь подробно раскрыты, терминология — столь разработана.

В 1913-1914 гг. С.Н. Тройницким в Петербурге публиковался журнал «Гербовед» — исключительное по своим достоинствам издание, на страницах которого помещались исследования, архивные материалы, рецензии, шла острая дискуссия о русском блазонном языке. Тройницким были изданы также чрезвычайно ценные гербовник Князева и гербы лейб-кампанцев.

Крупнейшим русским ученым-геральдистом своего времени был В.К. Лукомский — выпускник, а затем преподаватель Петербургского археологического института, автор ряда важных печатных работ, сотрудник и оппонент Тройницкого, и в то же самое время служащий Департамента герольдии; в 1914 г. он возглавил Гербовое отделение, а в 1915 г. был окончательно утвержден в должности управляющего. Эрудит, обладавший значительной профессиональной интуицией, Лукомский видел в гербе, прежде всего — в его конкретном воспроизведении, цельный феномен изобразительной культуры, чьи собственно геральдические и художественно-стилистические особенности нерасторжимы. Это видение герба было положено Лукомским в основу нескольких существенных сочинений («О геральдическом художестве в России», «Источники русского гербоведения» и др.), а также в разработанную им концепцию геральдической экспертизы (атрибуции предмета по гербу). Тем не менее в тех работах Лукомского, которые имеют характер гербовников, сборников-указателей, гербы неизбежно предстают более или менее сведенными к графическому однообразию, и почти что все внимание уделяется их собственно геральдическому содержанию. Таковы «Малороссийский гербовник», составленный в соавторстве с В.Л. Модзалевским, неопубликованный «Сборник неутвержденных гербов» (в соавторстве с бароном Н.А. Типольтом) и другие работы.

Поначалу между исследовательской и чиновничьей ролями Лукомского сохранялся барьер. Характерно, что его (уже главы Гербового отделения) с Типольтом «Русская геральдика. Руководство к составлению и описанию гербов» (1915) была сугубо неофициальным изданием и отражала упрощенный взгляд на правила, графику и терминологию в геральдике. В своей же государственной деятельности Лукомский не спешил с решительными реформами (за исключением усилий по поднятию художественного уровня работ Гербового отделения).

Февральская революция не прервала трудов геральдического ведомства. Уже при Временном правительстве из гербов, высочайше утвержденных ранее, была официально сформирована XX часть ОГ.

Пользуясь полномочиями коллективного главы государства, приобретенными при отречении Великого князя Михаила, Временное правительство оставило за собой ведение земельными и городскими гербами, а утверждение дворянских передало Сенату (успевшему до своего роспуска пожаловать шестьдесят один герб).

В конце 1917 г. исключительный энтузиазм и исследовательская репутация Лукомского позволили сохранить Гербовое отделение в виде архивно-справочной и музейной структуры — Гербового музея. Лукомскому долго удавалось отстаивать перед новым режимом прикладную полезность геральдической науки для выполнения экспертиз (в основном это были датировки, атрибуции национализированных ценностей и иных предметов по гербовым изображениям), а также культурное и социальное значение геральдических памятников для исторической науки. Читал он до 1920-х гг. и курс геральдики в Петроградском университете (преемнике Археологического института). Гербоведение было терпимо как вспомогательная дисциплина государственной политики в области экспроприации, освоения музейных и архивных собраний и т. д. Ученые издания той поры публиковали гербоведческие статьи, в коллекционерских изданиях обсуждались дворянские гербы (cм., напр., рис.2), как и возможность новых, бессословных. К тридцатым годам подобное стало невозможным.

Рис. 2. Примеры гербовой практики раннего советского времени: экслибрисы В.В. Зенкевича (1922 г.) и Л.Ф. Ильина (1923 г.). Художник А.М. Литвиненко

 С 1922 г. в штате Гербового музея оставался один Лукомский; в 1931 г. музей был закрыт, часть его фондов расформирована; но на «останках» создался и просуществовал еще десять лет Кабинет вспомогательных исторических дисциплин с тем же Лукомским во главе и с теми же основными функциями консультативно-экспертного центра. Упразднение Кабинета и гибель уникального личного собрания в одном из множества пожаров, охватывавших осажденный город, явились переломными событиями для Лукомского. После более чем четверти века работы с фондами Гербового отделения он «эмигрировал» в Москву, став преподавателем кафедры вспомогательных исторических дисциплин МГИАИ (Историко-архивного института) и продолжая гербоведческую работу. Им были опубликованы статьи о гербах Пушкина и Смоленска, создано учебное пособие для студентов МГИАИ — «Эмблематический гербовник» (1944), начата подготовка учебника по геральдике, адресованного архивистам, сделан ряд докладов, раскрывающих вспомогательное значение геральдики. В 1946 г. В.К. Лукомский скончался. Лишь долгие годы спустя его ученице Е.И. Каменцевой удалось возобновить преподавание в МГИАИ основ геральдики, а также, в соавторстве с Н.В. Устюговым опубликовать учебное пособие «Русская сфрагистика и геральдика» [8], в целом отмеченное здраво-традиционным пониманием гербоведения.
________________________
[8] Каменцева Е.И., Устюгов Н.В. Русская сфрагистика и геральдика. М., 1963. В книге присутствует превосходная библиография, не вошедшая, к сожалению, в дополненное издание 1974 года.

 

Дореволюционные гербы считались в советской России потерявшими силу, упраздненными. Их даже не удосужились формально отменить. Теоретически гербы губерний и уездов существовали до отмены этих административных единиц, а городские гербы и даже родовые (не как атрибут принадлежности к аннулированному сословию, а как фамильное достояние) сохранялись. На практике, разумеется, употребление этих символов было прервано.

Начиная с 30-х гг. XX столетия господствующим было суждение о геральдике, в том числе и научной, как «бесполезной и ненужной». Дисциплина переживала естественный упадок, а редкие случаи обращения к ней в исторических трудах были, как правило, отмечены стремлением пересмотреть ее «устаревшие» основы и границы. Так, о древнерусских гербах писали в середине века А.В. Арциховский и А.А. Ураносов. Позже, в конце 1970-х гг., Г.В. Вилинбаховым была предложена идея отнесения к геральдике иных дисциплин, занимающихся социально значимыми эмблемами (знаменами и флагами, наградами, униформами и т.п.), с созданием общего инструментария этих дисциплин; идея герба, определяемого через социальную функцию обозначения статуса, при этом осмыслялась как надэпохальная, а не узко «феодальная». (Это толкование позволило основать в Эрмитаже семинар «Геральдика — вспомогательная историческая дисциплина», рассматривающий широкий круг эмблематических вопросов, в том числе и собственно гербовых [9].) В конце концов волна массового краеведческого интереса к гербам способствовала относительной легитимизации геральдики; стали появляться популярные публикации. Наконец, подлинной вехой стал выход в свет в 1981 г. обширного труда Н.А. Соболевой «Российская городская и областная геральдика XVIII-XIX вв.», помимо большого фактического материала содержавшего ценные сведения о связи социально-политических и геральдических процессов.
________________________
[9] См.: Геральдика. Материалы и исследования. Л., 1987.

 

Несмотря на отдельные успехи и на новые возможности (так, И.В. Борисовым еще в советское время был создан компьютерный указатель к ОГ), приходится признать, что общий уровень российского гербоведения сегодня явно ниже дореволюционного, а подавляющее большинство публикаций по теме является балластом, некачественной данью моде. Даже переиздания старых трудов Лакиера, Лукомского, Арсеньева и фон Винклера уступают оригиналам.

Далее речь пойдет о строении герба и о праве на герб. Излагаются нормы, которые были приняты в России; международный контекст упоминается в тех случаях, когда это может иметь особую эвристическую ценность. Следует помнить, что нет ни одного правила, которое не нарушалось бы. Геральдическая теория ценна, поскольку раскрывает внутреннюю логику традиции, объясняет ее типические черты и помогает систематизировать данные; но разнообразия, которое предлагают геральдические памятники, теория отнюдь не исчерпывает. К тому же средний обладатель герба так же мало задумывался о геральдических правилах, как средний говорящий — о грамматике, со всеми вытекающими отсюда последствиями.