Михаил Медведев

 

Царь, войдя посмотреть возлежащих,
увидел там человека, одетого не в брачную одежду;
и говорит ему: «друг! как ты вошел сюда
не в брачной одежде?»
Он же молчал…
(Евангелие от Матфея, 22, 11-12)

 

Стилистические противостояния в геральдике неистребимы. По счастью, люди неодинаковы, и одним по душе пышные щитодержатели и наметы, другим — аскетизм голого щита. Одни превозносят лаконизм и гротескность готических гербовников, другим же неуютно без однообразных щитов и графической рыхлости, к которым они привыкли, листая фон Винклера.

Всё то, что традиционно обличается авторами трактатов как геральдический дурной тон, тоже всегда найдет спрос: найдутся поклонники и у пейзажных картинок в щитах, и у включения в герб новейших орудий, и у картографических силуэтов, и у надписей, вставленных в щит наравне с фигурами. Одному по душе окажется лев с патрубком (или еще каким-нибудь узнаваемым и убедительным предметом сего рода), другому — патрубок без льва.

Ничего нового! Уже три века назад практиковалось нечто подобное: вспомним Шую, «осчастливленную» куском мыла в герб, или проект для Малоярославца, сочувственно опубликованный отечественным исследователем Н.А. Соболевой («...молотом железный завод, а челноком полотняную фабрику и прес[с]ом бумажный завод означает» — не правда ли, не хватает только серпа-и-молота?).

И если люди попроще будут всего лишь верны этим своим неизысканным (чтоб не сказать — невзыскательным) вкусам, то те, кто посерьезнее, будут вновь и вновь облекать слабости в доспехи концепций и приводить множество примеров того, что-де «такие гербы есть везде»: даже «у англичан!» (варианты: «у французов!», «у немцев!» и т. п.), даже «в Винклере»! даже «у Рюриковичей»!… «И ведь от этого они не перестают быть гербами!»

Справедливости ради надо сказать, что не все защитники дурной геральдики любят ее. Порой подобные адвокатские речи геральдистов бывают вызваны простым стилистическим равнодушием («почему бы нельзя все, что угодно?»), а то и достохвальным стремлением к объективности.

И впрямь, здесь ставится нешуточный вопрос: если в наиболее геральдически цивилизованных странах встречаются «нехорошие» гербы, может быть, не так уж они и нехороши? Где критерии? На что ориентироваться? Если правила не соблюдаются, правила ли это? Не полный ли хаос вокруг нас, не остается ли личный вкус единственным ориентиром?

Попробуем разобраться с одним примером: надписями, литерами и цифрами в гербах.

Да, об их непозволительности заявляет не только классика, но и нынешний российский Геральдический совет: но он же и пропустил в государственный геральдический регистр Российской Федерации старые гербы Верхотурья с буквой «веди» и Тихвина — с цифрами. Да, крупнейшие геральдисты обличали писанину в гербах как неуместную; скажем, Л. Дюрлоо (один из крупнейших академических гербоведов, признанный историк - в произвольных суждениях его не обвинить) о надписях в гербе пишет, что они там «не на своём месте» и отражают наступление чуждых тенденций на геральдику. Но ведь знали же геральдические умы, что изрядная часть реально существующего наследия не соответствует этому неприятию!

Итак, когда тот или иной геральдист (скажем, блаженной памяти барон Борис Васильевич Кёне) заявлял, что в гербах буквы не изображаются, что правила не позволяют этого — на какие правила он опирался?

Геральдического правила, однозначно воспрещающего помещать буквы в гербе (в том числе и в щите), и вправду не существует. Зато существуют общий принцип гербоведения, требующий все оценивать в контексте геральдической традиции. А в этом контексте литеры имеют определенное значение; употребить же их произвольно, вразрез со смысловыми оттенками, продиктованными традицией, и вправду было бы нарушением фундаментальнейшего требования геральдики: требования всегда играть по правилам - когда каждый следующий ход «вырастает» из предыдущих.

Для начала разберемся с тремя важнейшими исключениями.

1. Прежде всего, намек на литеру — это не литера. Когда Сербия заменяет в своем гербе старые византийские догеральдические литеры «В» похожими по форме гербовыми огнивами или когда российский город Октябрьск вставляет себе в герб андреевский крест, имея в виду латинский «икс» (т. е. календарную римскую десятку), никто не может видеть в этом какие-либо «покушения» на геральдическую чистоту.

2. Далее, если герб — пусть несовершенный — утвержден верховной властью или ее уполномоченными представителями, это перекрывает часть его геральдических недостатков. То же относится и к гербам, устойчиво существующим и употребляемым «со времен незапамятных» (по крайней мере, не меньше столетия). Поэтому Высочайше «апробованные» и старинные гербы с буквами и цифрами, вроде выборгского или уже названных ранее, признаются в качестве действующих и, в частности, попадают в российский государственный геральдический регистр. По крайней мере, могут попасть. Интересен пример города Тутаева (в мирное время носившего имя Романова-Борисоглебска): в одной из его составных частей — старом гербе Борисоглебска — присутствовали, ни много, ни мало, тринадцать (!) литер, расположенных на розанах и образующих имя города. При регистрации герба Тутаева в 1990-х встал вопрос: а нельзя ли, оставив розы, выкинуть буквы? «А то как-то негеральдично…» Нынешняя Герольдия, известная фанатичной верностью принципу неприкосновенности жалованного герба, на этот раз одобрила изменение, сославшись в своем письменном на герб заключении на то, что такой вариант геральдически правильнее и что это — допустимая правка, а не искажение.

3. Наконец, монограммы монархов (называя по старинке — их вензелевые имена) образуют своеобразные самостоятельные «иероглифы власти», для которых также принято делать исключение. Это, кстати, признавал и Кёне. Но здесь нелишне помнить, что внесение такого знака в герб равносильно принятию почетного знака, т.е. так называемой аугментации, пользование которой допустимо лишь на основе пожалования от владельца вензеля, его преемника или представителя (см. об этом подробнее в статье Михаила Медведева «Жалованные почетные элементы герба (аугментации)»).

Когда-то по прямой аналогии с условным начертанием монаршего имени Рим принял знаменитое и унаследованное из антично-республиканской символики сочетание литер SPQR, потом Палермо собезьянничало у Рима, а некоторые итальянские общины в знак независимости точно так же вставили в щит слово «свобода». Эти символы были откровенно нестандартными, их хозяева намеренно ставили себя вне общей знаковой системы, намекая тем самым на свою исключительность.

Подобным образом в гербах церковных сановников и институций порой появляются хризма (монограмма из литер Х и Р) как вензель Царя Небесного, и инициал «М» — как знак Царицы Небесной. Общеизвестный пример — герб нынешнего Папы Иоанна Павла II (см. фрагмент его герба на заставке к этой публикации в исполнении итальянца Марко Фопполи). Такие геральдические вольности также позволительны: будучи уполномоченными представителями Вечного Царя в мире сем, владельцы этих гербов вправе оформлять такие пожалования самим себе от имени Небесного Начальства (это не так комично, как может показаться на первый взгляд), но принципиальная логика здесь та же, что и в прочих случаях.

Это, конечно, объясняет, почему вензели допустимы, но вовсе не делает их особенно желанными в глазах любителей «чистой» геральдики; там, где в ходу личная эмблема того или иного монарха, она обычно признается предпочтительной (как, к примеру, саламандра короля Франциска I в гербах французских Гавра и Фонтенбло). Точно так и религиозные аналоги монарших вензелей не вполне безупречны в глазах специалистов. Папу Иоанна Павла II, кстати, уговаривали при восшествии на престол Cв. Петра отредактировать герб и заменить литеру каким-либо символом марианского культа — лилией, звездой и т.п. атрибутами, которые усвоены Деве Марии. Однако Папа счёл делом житейского и политического принципа сохранить без изменений общий облик герба, верно служившего ему в нелегкую пору краковского кардинальства. Геральдические советчики римской курии принуждены были утешаться тем, что в польской геральдике часто встречаются «рунические» изломанные полосы, схожие с буквами, и герб понтифика отчасти сходен с ними.

Очень часто упоминаются литеры в гербах городов. Чтобы не отвлекаться на отечественные примеры (слишком легко потонуть в спорах о том, в какой мере наши российские примеры достойны подражания), обратимся к «классическим» западноевропейским. Но тот же выборгский герб с увесистым W в щите появился на свет как шведский! Или вот, скажем, Краслице в Чехии: снаружи щита «все хорошо» (щитодержатели, корона), а внутри — здоровенная литера G во всё поле (первая буква немецкого названия города — Граслиц). Подобных примеров не так уж и мало. В чем дело?

А дело в том, что многие городские гербы (в том числе и старые) восходят к печатям этих городов. Печати же эти исходно вовсе не всегда были гербовыми. Очень часто печать оформлялась «посмиреннее», попроще, и несла в себе что-нибудь намеренно негеральдическое вместо настоящего герба: изображение ли святого патрона, или условный городской пейзаж, или ту же букву. По прошествии времени такие знаки порой замещали настоящими гербами, иногда же сами эти знаки оказывались переосмыслены как гербы и вставлены в щит. При этом литеры зримо напоминают о том, что в основе городского символа — не настоящий герб, а его скромная, приниженная замена.

Эта принижающая роль литер отчетливо сказывается и в родовой геральдике. Чтобы недалеко уйти от Краслица, воспользуемся в качестве примера гербом знатного и знаменитого немецко-богемского рода графов фон Альтанов (имя писалось в разные времена с разночтениями: von Alt[t]han[n]): в червлени — серебряный пояс с монограммой-лигатурой литер А и Т (см. выше герб «просто» Альтанов с литерой «А» и их же графский герб с лигатурой). Казалось бы, в гербе родовитого аристократа нет места принижающим элементам! Но нет, не все так просто: герб Альтанов крайне близок к гербу Австрии (в червлени серебряный пояс); сходство увеличивалось тем, что в нашлемнике Альтанов была с монаршего дозволения помещена — не как ранговый, а как декоративно-символический атрибут — корона наподобие княжеской. И властные Габсбурги находили возможной подобную символику своего подданного именно потому, что почти монаршая претенциозность альтановского герба была уравновешена несолидно выглядящими литерами.

Обычно же литеры и их модификации появлялись в гербах «тех, кто попроще»: мелких общин, эфемерных корпораций, незнатных ремесленников, которые порой без особых хитростей вставляли в свои щиты то, что у них уже было в ходу: негербовые знаки собственности, всяческие клейма, «резы», «гаусмарки» и метки, часто сходные с буквами (или просто включающие их в свой состав). Собственно, эти владельцы и не стремились обзавестись полноценным гербом, а готовы были обойтись посредственным подражанием, хоть с буквами… (К слову, на этот же путь успели ступить и наши соотечественники: роскошные имитации такого рода оставили нам российские купцы и промышленники, процветшие на грани XIX-XX вв.)… Со временем род, обзаведшийся таким ущербным гербом, мог «обрасти» достойной репутацией, и тогда герб имел шанс быть воспринятым вполне серьезно, несмотря на запечатленное в нем клеймо «изначального недостоинства» в виде литеры. Но нередко это клеймо стремились заменить чем-то более геральдичным.

В общем и целом, литеры в гербах, как правило, воспринимались как нечто неподобающее, и если они там появлялись, то как раз для того, чтобы продемонстрировать это «неподобание».

Соблюдался ли этот принцип всегда? Нет, конечно. В пору, всеми признанную в качестве времени относительного упадка геральдики, особенно в конце XVIII и начале XIX века, когда «царство разума» не знало, как взяться за геральдику: подступиться сложно, а бросить жалко, — в ту пору в герб готовы были вставлять чуть ли не «что попало». В ход шли и невнятные в своей натуралистичности пейзажи (негеральдичные хотя бы по невозможности их блазонировать, т. е. описать геральдическим языком), и искусственные нагромождения полей в одном гербе, и — куда ж без них? — надписи.

Классическим примером этой тенденции можно считать гербы князей Италийских графов Суворовых-Рымникских и графов Нельсонов Трафальгарских. Первый достаточно известен (см. ОГ IV, 7). Во втором изящный процветший крест из старого герба Нельсонов оказался буквально завален знаками королевской милости, включая «картинку» с морем, пальмой, поврежденным кораблем и разгромленной батареей (все в натуральных цветах), пару перевязей (одна на другой, с тремя гренадами сверху), и положенный поверх всего этого чуда волнистый пояс с надписью «TRAFALGAR».

Устрашающие наслоения на родовом гербе Нельсона — это история геральдики? Да. Это геральдика? Нет! Или, если угодно, геральдика, но исключительно скверная. Что милее: сказать «не геральдика» или «геральдика, но такая, что лучше бы ей не быть»? Суть одна: подобные вещи — болезненные метастазы внутри традиции, а не ее живая плоть.

Эта последняя метафора принадлежит, кстати, не автору этой статьи, а одному его знакомому, который прибегает к ней, говоря о геральдике со своими студентами. Нет ничего «ненаучного», говорит он, в том, чтобы, не стесняясь некоторой оценочности, называть те или иные тенденции в геральдике упадочническими или болезненными. Геральдика есть в известном смысле социально-культурный организм. То, что откровенно враждебно организму, то есть противоречит органичному строю геральдики; то, что не просто развивает и трансформирует, а точит, разрушает его — это и есть болезнь.

Среди множества российских примеров уместно вспомнить князей Гантимуровых: это тунгусский род, вожди племени солонов. Одна из ветвей рода имела самобытный герб с тибетскими мотивами, другая позабыла об этой традиции и испрашивала у Александра Освободителя Высочайшего пожалования герба. Проект, поданный с прошением, являл собой крест (в знак крещения рода) и китайские иероглифы («ган-тимур») вокруг него. В Гербовом отделении решили, что иероглифы — «не настоящие» буквы, «а так себе» — ни то, ни се; и в итоге род получил в герб (см. рис. ниже) настоящее дацзыбао: в червлени серебряный столб с черными иероглифами; крест уполз вверх и даже за пределы щита - в нашлемник. Увы, за этим решением крылось элементарно ксенофобское неприятие всерьез китайского письма, парадоксальным образом сделавшее его (письмо) в глазах Гербового отделения более приемлемым в гербе, нежели европейские буквы. Но не аберрация ли это?

Под конец — еще одна ремарка. Если в гербе — восстающий лев, то он при всех вариациях стиля будет более или менее похож на себя (не обязательно на биологического льва, но непременно — на гербового). Если же в щит вставлена литера, ее можно изобразить любым письмом, любым шрифтом, и в чисто изобразительном плане разные графические версии такого герба будет почти немыслимо идентифицировать и опознать как один и тот же, «тот самый» герб. Как с этим бороться (а не бороться нельзя)? Закреплять шрифт? Писать: «в таком-то поле такое-то готическое К»? Но и в готическом шрифте «К» может выглядеть абсолютно по-разному. И потом: закреплять шрифт — это значит закреплять стилистику. А вот это уже определенно и бесспорно НЕгеральдика.

Все ли исчерпано этими замечаниями? Нет, конечно. Есть исключения? Обязательно.

Есть испанская геральдика, в которой место надписей совершенно особенное: о том, что испанцы горазды писать девизы прямо в щитах, все мы знаем еще из Ю.В. Арсеньева. С чем это связано? С мудехарским (ударение на «е») влиянием: в исламской традиции, не всегда благосклонной к фигуративным изображениям, но всегда полной почтения к писаному слову (через которое была явлена воля Божия), каллиграфия занимала особое, исключительное место. Арабы, на протяжении всего Средневековья бывшие соседями и врагами испанцев в самой Испании, подпадали под обаяние геральдических обычаев и пытались им подражать. С заимствованием идей «рамки»-щита и простых геральдических фигур проблем не было. Но место естественных и искусственных фигур обычно занимали орнаментально-чарующие строки арабской вязи. Никакой цельной арабской геральдики в Испании не получилось, но, в основном через посредство тех арабов, которые оказались под властью христиан и приобщали их к своим умениям и искусствам, произошло обратное влияние: в итоге сами испанцы стали вставлять тексты девизов прямо в свои щиты. Вместо арабских сакральных формул, искусно выполненных вязью, появились поначалу латинские («Ave Maria» и другие, исполненные готическим шрифтом и столь же искусные) а позже — разные по языку и содержанию девизы, нанесенные новыми шрифтами, легко читаемыми и уже лишенными орнаментальности. Чаще всего такие надписи внутри щита располагаются в кайме. Этому способствовало, кроме арабского влияния, еще одно специфически испанское явление: смешение в массовом сознании гербовой печати, несущей по краю легенду, с гербом как таковым (дело в том, что в Испании любили печати, по форме имитирующие щит: эта мода и привела к геральдической путанице). Так или иначе, но это такая же исключительно испанская странность, как и, к примеру, идея не относить плюмажи (украшения из перьев) к нашлемникам, а выделять их в особую структурную категорию. Или, например, изображать котлы с выползающими змеями. А титул гранда, «непонятный» другим системам? Да в общем, такие явления и бессмысленно имитировать.

Но вот уж где всунутые в щит девизы всегда были допустимы и приветствуемы — так это на турнирно-геральдических играх. Если на ранних турнирах рыцари состязались в настоящем боевом облачении и при настоящих гербах, то со временем их турнирные доспехи стали делаться совершенно специальными, «спортивными», и — отчасти в связи с доспехами, отчасти отдельно — гербы на щитах, знаменах и попонах участников турнира все чаще оказывались не настоящими их гербами, а игровыми, «потешными».

Вот в таких «мирных щитах» сплошь и рядом появлялись надписи. То литеры, то девизы… Короткие и длинные… Их присутствие было ясным и наглядным указанием на то, что в щите — ненастоящий герб.

Q.E.D. = Что и требовалось доказать.

* * *

Опубликовано на сайте «Геральдика сегодня» 18.12.2004