В основу местной русской геральдики легли уже упоминавшиеся земельные эмблемы, иллюстрировавшие царский титул, оригинальные проекты Санти, а также догеральдические композиции с полковых знамен образца 1712 г.
Геральдизация титульных эмблем шла постепенно и спонтанно. Важнейшим источником по этой теме являются монаршие грамоты, нередко украшавшиеся таковыми эмблемами, постепенно они приобретали вид «настоящих» гербов. Детали и расцветка были неустойчивы. Санти разработал (в виде блазонов) геральдическую версию титульной символики, а позднее была создана новая версия, получившая утверждение в 1730 г., в составе гербовника Миниха. Тем не менее гербы на императорских грамотах еще долго сохраняли облик, отличный от утвержденного в 1730 г., и должны рассматриваться как самостоятельные, не уступающие по значению формально утвержденным, геральдические памятники. Сложилась своего рода традиция нестабильности. Позднее (при разработке государственного знамени для коронационных торжеств, при екатерининских пожалованиях, при отображении в родовых гербах рюриковичей, при составлении «павловского» полного герба империи, в ходе реформ Кёне) опять и опять в ход шли новые геральдические версии старых эмблем.
Выше уже была дана характеристика гербовника Миниха и проявившегося в нем смешения гербов города и территории. Со времени екатерининских массовых пожалований не только герб центра провинции (наместничества, губернии) устойчиво отождествлялся с гербом провинции, но и герб уездного города — с гербом уезда. Последнее наиболее ярко отразилось в геральдической практике дворянских собраний.
Города, уже имевшие гербы по пожалованию 1730 г. или позднейшим «наданиям» полковых гербов, получали при Екатерине II повторное пожалование, иногда совпадавшее с первоначальным, иногда — отличающееся в деталях (цвет поля в гербе Ярославля, к примеру, был заменен с золота на серебро), иногда же совершенно новое. При этом екатерининские пожалования городских гербов не содержали корон и иных атрибутов при щите (кроме щитодержателей у уже упоминавшегося Выборга). Несмотря на законодательную акцентировку значения герба города как знака городского «общества», смешение герба территории и ее центра продолжалось и даже получало официальное закрепление. Но теперь уже, как правило, земельный герб подменялся городским. С 1778 г. по предложению товарища герольдмейстера И.И. фон Эндена в гербы большинства городов Ярославского наместничества при их составлении была внесена какая-либо часть городского ярославского герба, который в этом случае определялся как наместнический. Эта схема получила высочайшее одобрение, и герольдмейстер А.А. Волков стал применять ее самостоятельно, оттеснив Эндена от работы с гербами. Однако в геральдике Волков смыслил мало, и первые результаты его трудов были курьезны. В случае с рязанским и костромским наместничествами он упростил схему внесения земельной эмблемы, отведя под нее во всех гербах верхнюю половину; под видом «части герба» в этой половине располагались элементы, заимствованные из герба наместничества, но в иной конфигурации, даже в ином ракурсе. Позднее в верхней половине щита стали располагать земельный герб [18], он же — герб земельного центра, целиком; этому принципу следовали при составлении большинства городских гербов вплоть до середины XIX в.
____________________
[18] Первоначально имелся в виду наместнический, позже — губернский герб.
Характерен случай с Астраханью. Ей не был пожалован герб ни при Екатерине II, ни позднее, но это оставалось незамеченным, т. к. его роль исполнял хорошо известный герб царства Астраханского. Когда гербы были в 1853 г. дарованы нескольким городам астраханской губернии, герб царства (в версии, употреблявшейся при Николае I) занял место в верхних половинах их гербовых щитов, тогда как вопрос о гербе губернского центра, вопреки прямому указанию государя, не нашли нужным довести до решения. Не менее красноречив пример Костромы. Ее герб был пожалован Екатериной II в 1767 г., но Павел в пику матери установил Костроме иной герб (официально речь шла при этом о восстановлении некоего более раннего герба). В Полное собрание законов этот герб не вошел, и фактически восстановилось употребление герба 1767 года. В 1834 г., однако, Николай I повелел Костромской губернии (не городу!) принять «павловский» герб.
Наконец, при Александре I и Николае I в Бессарабии и Крыму, на части территории Белоруссии были совершены пожалованы не уездным городам, а уездам как таковым.
Все это отражало роль местного герба как административной эмблемы, подлинным обладателем которой является верховная власть, представленная властью уездной. При Николае в обозначение уездных гербов даже была введена остроумная формулировка «герб NN губернии для NN уезда», точно раскрывавшая смысл двухчастного деления гербового щита на губернскую и собственно уездную (нижнюю, подчиненную) доли.
Строго говоря, в лице местных «дворянства и общества» губернии, города, уезды обладали некоторой формальной идентичностью, несводимой к местному ответвлению верховной власти. Можно, таким образом, считать, что местные гербы в принципе были и гербами соответствующих «мест», и эмблемами верховной власти (гербами монарха) в отношении этих мест.
Переход уездного или заштатного города из губернии в губернию не означал автоматической замены верхней, земельной половины щита. В 1824 г., по превращении Красноярска в губернский центр, ему было законодательно предписано сохранить герб, пожалованный двадцатью годами ранее, включая верхнюю половину с томским гербом (эта деталь исчезла лишь при даровании Красноярску совершенно нового герба в 1851 г.). Однако по мере утверждения взгляда на местный герб как административную эмблему подобное несоответствие символики реальному положению дел вызывало нарекания и требовало правки.
Еще одним геральдическим показателем несамостоятельности местных институтов власти явилась установившаяся в первой половине XIX в. практика увенчания губернского герба (герба губернского города тож) императорской короной (а не земельной короной согласно собственному статусу местности, как это было в гербовнике Миниха). На такое же украшение покушались и некоторые уездные города. В употребление также вошла так называемая городская или башенная, корона в виде зубчатой стены. Впервые широко примененный в наполеоновской геральдике, этот тип короны на волне ампирной моды распространился, в качестве украшения для городского герба, по всему европейскому континенту. Николай I в конце своего правления одобрил такую практику, указав «на гербах губерний, областей и губернских городов, кои впредь будут представляемы на высочайшее утверждение, изображать всегда императорскую корону; на гербах же городов уездных ставить ныне употребляемую подобными городами городскую корону». Императорская корона была также разрешена некоторым наиболее важным уездным городам. Показательно, что оформление гербов губерний и их центров здесь отождествляется, однако понятия о них уже четко разделены: сказывается стремление Николая I к логическому упорядочению геральдической практики в России. Уже при Александре II, в 1857 г., это стремление выразилось в общей реформе местных гербов, подготовленной Кёне. В Приложениях публикуется текст указа, эту реформу утвердившего.
Реформа 1857 г. была призвана решить две взаимосвязанные задачи: во-первых, разграничить гербы территорий и их центров; во-вторых, дать во всех гербах геральдически логичные обозначения статуса и административной принадлежности. В большинстве случаев еще подразумевалось использование одинакового гербового щита губернией и губернскими городами, а в случае с уездами и их центрами принцип тождества щита сохранялся полностью; но введение разных внешних атрибутов должно было исключить смешение одного герба с другим.
Указ 1857 г. — «трудный» документ, полный лакун и умолчаний. Так, в нем не идет речи об отмене старых губернских «верхних половин»; но введение губернских вольных частей безусловно подразумевает такую отмену (что отчетливо следует из документации Гербового отделения). Под предлогом воплощения реформы Кёне рассчитывал провести, с последующим высочайшим утверждением, массовую правку прежних городских гербов, геральдическими качествами которых он во многих случаях был крайне недоволен. В силу этого Гербовое отделение парадоксальным образом не было заинтересовано в немедленном осуществлении реформы путем простой перекомпоновки имеющихся гербов.
Теоретически указ 1857 г. имел немедленное и непосредственное действие, но вопреки этому (и в полном согласии с бюрократическим духом времени) Гербовое отделение стало готовить для высочайшего утверждения сотни проектов: новые гербы для губерний, областей, городов, иногда слегка отредактированные, иногда абсолютно несходные с прежними (если Кёне считал фигуры первоначальных версий геральдически неприемлемыми). Осуществить эту затею по индивидуальной законодательной замене старых гербов удалось лишь в отношении губерний и областей, а также Москвы и городов Московской губернии, причем процесс затянулся более чем на два десятилетия. Остальные проекты, разработанные Гербовым отделением для городов, ранее гербы имевших, остались без утверждения (хотя известны случаи, когда их по недоразумению начинали употреблять на местах, как, например, в Ростове-на-Дону). Из числа проектов для городов, доселе не имевших гербов, узаконены были лишь немногие.
При подготовке своих проектов Кёне игнорировал гербовник Миниха, отдавая дань установившемуся при Екатерине II пренебрежению этим памятником как в геральдическом, так и в юридическом аспектах.
Результаты реформы 1857 г. на местах оказались довольно хаотичными. Во многих случаях гербы были переделаны согласно требованиям указа. Но нередко эта переделка осуществлялась геральдически неаккуратно, с ошибками и путаницей. Чаще всего, однако, старые версии гербов продолжали употреблять в неизменном виде. Кроме того, гербы территорий и их центров на практике продолжали подменять друг друга — на сей раз в прямом противоречии с их законным статусом.
В 1910-х гг., не без влияния Лукомского, положение стало меняться. Гербовое отделение окончательно «смирилось» с прямым действием указа 1857 г., а заодно и реабилитировало гербовник Миниха. В результате переписки о гербе Азова Гербовое отделение самостоятельно, без представления на утверждение императором, добавило к щиту 1730 г. атрибуты, узаконенные в 1857 г. [19]. Показательно, что на два десятилетия ранее находившиеся в аналогичном положении (т. е. имевшие гербы 1730 г.) Белгород и Рыльск были вынуждены получать новые монаршие пожалования, и в случае с Белгородом первоначальные элементы герба оказались сильно изменены. Начавшаяся война помешала Гербовому ведомству добиться окончательного осуществления указа Александра II о местных гербах.
____________________
[19] Показательно, что на два десятилетия ранее находившиеся в аналогичном положении (имевшие гербы с 1730 г.) Белгород и Рыльск были вынуждены получать новые монаршие пожалования; в случае с Белгородом первоначальные элементы герба были изменены.
Остается упомянуть, что реформа 1857 г., а равно и другие начинания Кёне, не раз подвергались критике за свой «немецкий» стиль. В западной литературе, напротив, введенную в 1857 г. манеру оформления местных гербов упоминают как специфически русскую. В действительности же разработка Кёне была вдохновлена геральдикой первой Французской империи с ее жесткими рационалистическими схемами.